Зимний день пенсионера

И будильник, скотина, звонит в шесть! Ты устал объяснять ему, что ставишь его на «примерно 6». Педант проклятый! Встаю. За окном метель и качающийся на ветру светофор. Можно с чистой совестью лечь в неостывшую постель, тем более что ты уже в нее присел в поисках отказывающегося выходить на мороз носка. Осталось только элегантно закинуть одну из ног, вторая уже закинется сама, и все – ты умный и сильный.
Но ты в одном носке идешь ставить чайник. Чайник – это приговор. Унитаз и раковина – это еще не приговор. Чайник – это все. Пока ты его ждешь, умные мысли покидают тебя окончательно.
Ты выходишь из подъезда, и умная дворничиха молча качает головой. А ведь она права. Умные всегда правы. Тем более что ранняя встреча с ней – всегда к бестолковой рыбалке.
Но дверь в подъезд – это своего рода граница. Пока ты ее не открыл, о твоем трусливом возвращении будут знать только лифт, носок и чайник. А вот с улицы возврата нет. Дворничихи – такая порода людей, которым можно доверять только чужие секреты, но ни в коем случае не свои. Ты натужно заводишь свою «ласточку», тайно надеясь, что аккумулятор не слишком молод и в такую погоду его мудрости хватит на двоих. Но он тоже хорохорится и при дворничихе не желает показать свою старость.
Выезжаю со двора, машин мало. Все такие красивые и аккуратные. Сразу видно, что хозяева их любят и в такую погоду на рыбалку не возят.
Заправка. Это еще одна граница. Выросла она на загородном пустыре и омывается ветрами со всех сторон. Дважды ты, залив полный бак, благоразумно ехал домой. И за сегодняшний возврат в твоем организме голосовало буквально все, но руки всегда жили сами по себе.
Осторожно пробираешься по ледяному асфальту и пару раз протыкаешь бампером дорожные сугробы. Вот уже и деревенская набережная. Фонари и скульптуры гранитных львов заметены вместе с хлевами и скульптурами из дров. Деревня тоже научилась спать, и никаких тебе петухов на плетнях, ни доярок в передниках. И одинокая фигура деревенского рыбака на льду. Валенки и шапка-ушанка тому в подтверждение. Это Слава, он всегда на льду – по нему нельзя определять ни время, ни погоду.
Вылезаю из согревшейся машины и меняю теплые ботинки на заледеневшие даже внутри рыбацкие сапоги. В любые морозы они живут в багажнике и даже при дальней поездке не успевают согреться.
Там, где сидит Слава, рыбы нет. Он сам говорил об этом. Ему рыба не нужна. А мне? Эта – тоже нет. А какая нужна? Щуки. Большие щуки, и много. Но они на островах, а туда даже в штиль с километр будет, а уж в метель – все три. Надо мне туда? Нет. Но иду…
Сначала делаю крюк и забираю Славу. Зачем? Для общения. Слава всю дорогу молчит, с ним очень весело.
Навстречу попадается мужик на лошади, точнее на санях. Говорит, что уже дней 10, как рыба на островах кончилась. Можно не ходить, тем более что мы еще в начале пути. Идем. Острова. Старая тропа под толстым слоем снежного пепла, раскопать ее невозможно. Рыхлые свежие наносы величиной с айсберги. Весь сметаемый с реки снег упирается в острова. Полутораметровый Слава, как Титаник, входит в контакт и исчезает в айсберге, вместе с трубой. Дым от его беломорины показывает направление. Но сугробы со Славу ростом плавно перетекают в густой кустарник, и порой охватывает страх: умереть, запутавшись в кустарнике – не самое героическое событие. На лед выползаем на коленях. Неохота ничего: ни бурить, ни ловить, ни идти домой. Сижу на ящике, от меня поднимаются клубы пара. Слава – рядом, сидит на корточках. Он так может сидеть полдня, день, сказал бы про неделю, но чего не видал, того не видал.
С последними клубами пара понимаю, что в бухте совсем нет ветра, все замерло в своем величии. Остывать нельзя, тем более что Слава уже начал пугать лед. При полутораметровом росте и сорокакилограммовой сущности он своим жутким буром с раскрошившимися ножами протыкает лунки в полуметровом льду. У меня совсем другой расклад цифр и свежий Барнаул, но все силы остались в кустарнике. И не покидает мысль, что другой обратной дороги нет. День короток, на все про все у нас часа четыре.
Зачем мне все это? Кроме дворничихи, никто мой героизм не оценит, а зачем мне ее оценки? Глоток чаю внес бы коррективы, но… я же не дурак, чтобы килограмм чаю тащить на себе на острова! Я умный, только вот чаю у меня нет.
Слава уже размотал леску, прицепил червяка и отчитался по толщине и глубине. Давай. Я и сам понимаю, что надо хоть что-то пробурить и уже потом изобразить своим обессилевшим телом рыбалку. Бодро бурю первую лунку и половину второй, добуриваю уже с гримасой на лице. Это приговор. Никаких щук, за которыми шел, ловить я не буду. Я не люблю щук, они зеленые и костлявые. Я люблю матросиков. Еще больше люблю сидеть на ящике спиной к Славе. Хороший мужик Слава. Он все понимает. Он видит, что я опять наелся рыбалкой. Раза два за зиму у меня такое бывает. В прошлом году часа три откапывал из сугроба машину, потом весь день просидел на льду, не расчехляя бур.
Имею право. Пенсионер – это не герой России и даже не чемпион мира по футболу. Пенсионеру свое звание подтверждать не нужно.
Сижу. Слава поймал матросиков и плотвичек, сегодня у его кур праздник. Теплыми руками достаю мотыля и я. Он как всегда упруг и пронзительно ярок. А какие у мотыля проблемы? Пить мою кровушку он еще не обучен, а на острова пришел в теплом комфортном кармане. Ну не станет он половозрелым комаром, но тут все честно, как в фехтовании. Я первым уколю его в башку, вспоминая его предков, изрядно исколовших меня в болотах Карелии.
На мотыля клюет лучше, чем на червя, и давно мучает вопрос: как Слава всегда умудряется наловить больше? Про 0,08 и про вольфрам он только слыхал от меня, а ловит.
Вытаскиваю несколько плотвиц, плюс Слава, как всегда, предлагает своих. Это вызов! Вот тебе щуки, вот живец и 3 часа времени. Пенсионерство здесь не канает. Слава пенсионернее меня лет на 7-8.
Бурю вереницу лунок, точнее – традиционно бурим вдвоем. Нет, совсем не из-за этого я тащил Славу на острова, хотя знал, что бескорыстность его не имеет границ. А зачем? Ответ где-то в дебрях философии.
Выставляем мою десятку. Я опять взмок, опять парю и опять ничего не хочу. Только бы не напала эта зеленая крокодила. Бежать нет сил, нет эмоций. А что, если выкопать в сугробе эту эскимосскую нору, выспаться и завтра домой идти свежим, бодрым и не по-пенсионерски жизнерадостным? Или чуток передохнуть и уйти прямо сейчас, а Слава завтра заберет жерлицы и щук. Лично я на эти острова только в сентябре, на лодке, на моторе и с чаем. То, что я сегодня сюда попал – это недоразумение, затмение и даже слабоумие.
Куриная плотва отвлекает от мыслей, возвращает к жизни и даже добавляет эмоций.
И вдруг взрыв! Оранжевый взрыв. Вспышка слева. Надо падать головой в сторону взрыва, но я бегу по сугробам. Бегу изо всех чьих-то сил – свои-то давно кончились. Падаю на колени, леска медленно уходит в лунку, бежит Слава с забытым мною багром. Подсекаю – есть! Мы суетимся, хотя это далеко не первая щука. Минута, и пять килограммов живой щуки на снегу. Толстая, с порезами на левом боку и пиявками.
И спроси меня, откуда, когда и через какое отверстие хлынула у меня силища, не отвечу. Потом еще одна щука, поменьше, а потом упущенный крокодил, разогнувший в процессе борьбы карабин на поводке.
И мы идем домой, таща щук на приспособленном для этого сучке. Хвосты оставляют глубокую борозду. Выяснилось, что специальный мешок для щук остался в машине. Но не в этом суть. Суть в том, что ни кустарника, ни сугроба на обратном пути не было. Потом уже, оглянувшись, я увидел их, а когда шли – не было.
На берегу пришлось снимать с себя два нижних слоя и ехать в какой-то летней куртке, завалявшейся в машине.
Усталость настигла у подъезда. Народ сновал туда-сюда и наверняка видел мой мешок со щуками. Уверен, что и дворничиха подсматривала из-за занавески.
Дни короткие. В 4 часа уже темно. Я делаю себе пунш и млею, как кто-то мне предлагал сделать вчера. Включаю блюз, и тяжелеющие веки закрывают этот рядовой по меркам зимы день.
Но вы бы мне не поверили, если бы я сказал, что позабыл поставить будильник на 6 часов. На «примерно шесть»...